Луис Гонсага УРБИНА (1868 - 1934, Мексика)
ПАМЯТИ МОЕЙ СОБАКИ
Лежит в углу потёртая подстилка...
Там пёс мой умирал. И в миг последний -
как гордый бог, вдруг голову он поднял,
и молния в глазах его глубоких
внезапно пробежала. В этом взгляде -
любовь, что одолела холод смерти.
И боль в тот миг глаза мне наполняла –
с любовью неземною я прощался,
на тот скульптурный профиль с грустью глядя.
В его глазах – лишь трепетная нежность.
Когда же он увидел мои слёзы –
тоску свою и горе властным жестом
он показал мне. Я шепнул: “Спасибо…”
На всплеск последний все истратив силы,
как на подушку, медленно и тяжко
он опустился… И на фоне стенки
казался барельефом чёткий профиль.
Глаза же становились всё грустнее,
как будто говорили:
- Я впервые
не слушаюсь тебя, и не откликнусь.
Ну что ж, прости… не поминай же лихом…
Я жил лишь для тебя, мой друг любимый,
твой душе хотел быть утешеньем,
ей радости дарить и сновиденья;
тебя искал во всём я и повсюду –
ты был моим единственным стремленьем.
твоя рука мне приносила ласку,
и дикие инстинкты усыпляла
и под твоим спокойным сильным взглядом,
едва заслышав твой волшебный голос -
я становился кротким и послушным,
великодушным и готовым к жертвам…
Скажи мне, кто любил тебя сильнее,
не изменив, не ведая сомнений,
слов похвалы скупых не ожидая,
кто быть с тобой желал бы столь же страстно?
В часы печали был бессонным другом,
в опасности - верней не знал ты стража,
в твоих утехах был тебе слугою,
в невзгодах – другом, а в минуты счастья –
приятелем, игривым и весёлым.
В бесплотные ушли воспоминанья
моя любовь, иллюзии, надежды…
Поющий золотой корабль отчалил,
нас покидая на пустынном бреге –
что остаётся от твоей вселенной,
идеалист, несчастнейший мечтатель?
Вверху – покой, и неба беспредельность,
внизу – земля, бесплодная, сухая,
и я, который был - весь состраданье,
единой жизни атом… О, загадка! -
Магическое душ соединенье!
И мы идём вдвоём с тобой. Куда же?
В добро? Во зло? Неважно – мы же вместе.
Поверенным я был твоих улыбок,
певцом – блужданий грустных, одиноких.
свидетелем твоих печальных мыслей,
ел хлеб, твоей слезою орошённый..
У очага погасшего, в молчаньи
тебя спасал я от ночных видений,
свой взгляд в твои зеницы устремляя…
Так что с тобою? Почему ты плачешь?
Мне грустно покидать тебя, и горько,
что больше никогда не станешь думать
о том, кто в странствиях твоих был верен,
шел за тобой, следы твои целуя.
С тобой теперь лишь люди остаются,
предатели, что обмануть готовы.
На небеса они взирают, стоя
двумя ногами на земле жестокой.
Умру лишь я – не ты. Ты, погибая,
преобразишься - новый мир узнаешь.
Я – лишь материя. Любовь жила в ней,
но нет души – а значит, нет надежды
на будущую встречу в новой жизни…
А ты – бессмертен. Ты, мой друг, мечтаешь,
что где-то, за сверкающей лазурью,
за этим морем, к звёздам устремившись, -
когда-нибудь найдёшь ты невозможность,
химеру духа своего отыщешь.
Я стану прахом, возвратясь в глубины,
где рождены рептилии и звёзды,
но в мире есть любовь, и сам я - символ
и дух любви, оплот её последний.
Вновь молния в глазах его сверкнула –
последний всплеск любви… И, благодарный,
склонился я над умиравшим богом,
его целуя голову большую.
Тьма поглотила поздних звёзд сиянье,
и ветер ледяной дыханье смерти
принёс, и там, на тёмном дне равнины,.
он холм задел, и дерево качнулось -
неумолимый перст, что означает
лишь отрицанье.
Медленно и мерно
на мрачном чёрном гробе горизонта
кусочек крепа белый появился,
и триумфальным знаменем победы
над горной синевою распластался.
А я стоял, коленопреклоненный,
на старенькой изношенной подстилке,
где пёс мой умирал. И бесконечно
Я размышлял, безмолвный, окружённый
великой тайной.
Но в окошко спальни
вдруг сунул нос один из ребятишек:
- Какой хороший день сегодня, папа!
(перевод - И.Полякова)
